Автопутешествия

С покупкой машины закончилась эра летнего Коктебеля и началась новая — эра автопутешествий. Мне было тогда шесть лет.…

 С покупкой машины закончилась эра летнего Коктебеля и началась новая — эра автопутешествий. Мне было тогда шесть лет. 

Самое первое путешествие было как бы пробным — и не очень далёким, и не очень длинным. Плещеево озеро, Переславль-Залесский. 

 (Тогда я ещё не знала, что мой прадед родился здесь, а отец, наверное, знал — вот и привез нас на родину предков). 

 Первый опыт оказался удачным, и в отпуск мы поехали уже в большое путешествие — в Литву. 

 В этот первый год мы только примеряли на себя тактику путешествий. Палатку, например, взяли у кого-то из друзей отца. Она была маленькая, двухместная, и крепить её надо было между двух деревьев. Папа и мама едва упихивались туда вдвоём, а мы с сестрой спали в машине — на разложенных сиденьях. 

 Но уже в следующем году отец купил четырёхместную польскую палатку Мамри, жёлтую с оранжевым пологом. К ней прилагались и складные шесты, и крючки, и шпильки, и верёвки. У неё был прорезиненный пол, двери застёгивались на молнию и ещё на деревянные пуговицы-бомбошки, и в дверях были сетчатые треугольные окошечки, которые можно было закрывать специальными клапанами. 

 Всю технологию её установки я помню до сих пор. 

 Прежде всего нужно было найти ровную площадку подходящего размера. 

 Раз — растянуть днище по выбранной площадке, два — пройтись по периметру, втыкая в землю тонкие крючки-шпильки, продевая каждую в специальное отверстие в резиновом дне. Ушки с этими отверстиями были пришиты по всему периметру. 

 Одновременно с этим кто-нибудь уже собирал из частей шесты и штанги. 

 Потом кто-то некрупный должен быть лезть в палатку собранные шесты устанавливать каждый в нужное гнездо. 

 Снаружи в это время растягивались верёвки и вбивались алюминиевые колышки, загнутые на конце — чтоб верёвка не соскальзывала. 

 Когда внутренняя палатка была уже хорошо растянута, можно было накрывать её тентом, растягивать и его, тщательно следя, чтоб между тентом и палаткой оставался зазор. Если зазор был недостаточный, или натяжение слабовато, палатка легко промокала от дождя или росы. 

 Вроде, довольно сложный процесс, и одному с ним точно не справиться. Но и не надо одному — палатка-то четырёхместная! 

 В первую поездку и постель собирали обычную — как для дачи — какие-то там не самые юные одеяла, подушки и простыни. Чтоб более или менее комфортно спать, под маленькую родительскую палатку приходилось раскладывать свежий еловый лапник, а то все бока отобьёшь. 

 Но к новой палатке купили и новые постели — надувные резиновые матрасы и спальные мешки. Не те, в который упаковывали кавказскую пленницу, а такие — действительно мешки по форме, без капюшона. 

 Это были очень хорошие мешки — немецкие, лёгкие, простёганные. Снаружи — цветастая ткань. Нам с сестрой цветы синие с жёлтым, у родителей жёлто-оранжевые. Внутри однотонная подкладка — тоже голубая и жёлтая. Мама ещё вшивала в каждый мешок импровизированные простыни из тонкой гладкой ткани. По трём сторонам каждого мешка шла крупнозубая пластмассовая молния с большим кольцом. Когда она была полностью расстёгнута, мешок превращался в одеяло. А в застёгнутом виде получался спальный мешок. Их можно было застегнуть и попарно — тогда получался мешок двуспальный. Именно так и поступали наши родители — просто потому, что крупный мой папа в одиночный мешок с трудом помещался, а не из романтических соображений, как кто-то мог бы подумать. 

 Надувные матрасы тоже были двух цветов — у нас с Наташкой однотонные, зелёные, а у родителей с красно-белыми узорами. К матрасам прилагались специальные ремешки с крючьями, с их помощью можно было быстро сделать из матраса удобное кресло — всего-то сложить матрас и сцепить специальные дырочки ремешками. Наташка любила читать в таком кресле, и загорать тоже можно было. Надувать матрасы можно было и ртом, но папа купил специальный круглый насос-лягушку. На него надо было наступать ногой до тех пор, пока матрас не надуется. Однажды моя детская подруга придумала нажимать на лягушку попой, но её не похвалили за креативность, а поругали за лень))

 Итак, надувались четыре матраса, — когда их укладывали на пол палатки, они занимали практически весь пол. Все матрасы связывались верёвочками — чтоб ночью не разъезжались. Сверху разворачивались спальные мешки — и уютное логово для целой семьи было готово. 

 Какое счастье было засыпать в палатке — под шум листвы! Ещё лучше было в палатке просыпаться. Из-за оранжевого цвета наружного полога казалось, что погода солнечная, даже если это было не так. Над головой шумят деревья и поют птицы — и все эти звуки отделены от тебя только тонким слоем ткани. 

 Отец — строгий приверженец режима и спорта, поэтому утро начинается с зарядки. В основном, эти строгие правила касаются нас с сестрой, конечно. С другой стороны, зарядка в лесу на берегу реки или озера — а стояли всегда у воды, разумеется, — не вызывает такого острого неприятия, как в городе. После зарядки умывание — в реке или озере. Вода прозрачная, прохладная, чистая. А можно и искупаться. 

 Мама уже начала готовить завтрак, наше дело накрыть стол. Первые годы накрыть стол означало расстелить большую клеёнку и разложить еду и посуду. Постепенно мы обрастали походным бытом — появился раскладной стол и раскладные стулья. В собранном виде стол вместе со стульчиками складывался в большой чемодан. Посуда тоже была специальная — два пластиковых набора. В каждом по две миски, две глубоких тарелки, два стаканчика и две ложки. Всё это вкладывалось одно в другое, в результате получалось два не очень больших предмета. Пластик этот был очень твёрдый, ничем не пах, не портился от высокой температуры и прекрасно мылся в холодной воде. На сегодняшний день от всего этого великолепия остался один стаканчик. 

 Был у нас алюминиевый котелок — чтобы подвешивать над костром. Но вскоре на смену костру пришла походная газовая плитка с баллонами. Две конфорки, редуктор и баллон. Появились походные кастрюли и сковородка. Чтобы огонь не задувало ветром, папа вырезал из оргалита трёхстворчатый экран. И готовка стала почти такой же лёгкой, как в городе. 

 Готовили только другое. В лесу ведь нет магазинов, поэтому варили то, что было запасено заранее или собрано прямо в лесу. То есть лапшу, гречку, тушёнку, грибы. Конечно, то, что не было в дефиците, покупалось по дороге. Но мясные консервы, например, везли с собой из Москвы. Кроме тушёнки везли так называемый «Завтрак туриста», он же колбасный фарш, он же «Ланчен мит». И какие-то паштеты в маленьких баночках. Чтобы можно было быстро позавтракать чаем с бутербродами. И скорее ехать дальше — узнавать неизвестное, видеть невиданное! 

 Кстати, как раз тогда в продаже появились бумажные полотенца — большие розовые рулоны — и чай в пакетиках. В коробке было сто пакетиков без нитки, в каждом пакетике — по два грамма чайной пыли азербайджанского происхождения. Это всё было очень удобно для походной жизни. 

 Такое количество снаряжения — для любой надобности, — конечно, требовало места в багажнике. Плюс ещё одежда на четверых — включая купальники, полотенца, лёгкую одежду и одежду на случай дождя и холода. И приличную одежду для заезда в города. (А вдруг в театр?) 

 И некоторое количество запчастей для машины — помним, что на дворе семидесятые, запчасти в большом дефиците. Как и бензин. Поэтому ещё канистра. И шиномонтажек почти не встретишь, поэтому запаски в идеале тоже две. И всё это нужно было погрузить не в грузовик, не в минивэн (да мы и слова такого не знали), а в обычный жигулёнок. 

 Да, ещё всякий спортинвентарь — мяч, бадминтон. Хорошо хоть, шашки и шахматы были у нас крошечные — походные. 

 Про шахматы отдельный рассказ. Потому что были современные (70-е годы двадцатого века) походные шахматы — на магнитах. Размер поля-коробки — примерно пятнадцать на пятнадцать сантиметров. И были ещё у отца старинные малюсенькие бакелитовые шахматы в чёрной коробочке 10 на 10. Фигурки имели на донышке шип, который вставлялся в дырочку доски. Папа этими шахматами очень дорожил, и в дорогу предпочитал брать обычные магнитные. Мне ужасно жаль, что я не знаю историю отцовых шахмат — он не рассказывал, а я не спрашивала. В смысле, кто подарил или где купил, с какими людьми или местами связаны. Шахматы живы и сейчас, но пара фигурок всё же затерялась в лабиринтах прошедших лет. Потерялся белый конь и белый слон, зато в запасе есть две лишние разноцветные ладьи. 

 Так вот: очевидно, что жигулёвского багажника на все эти необходимые вещи не хватало. Поэтому был куплен съёмный багажник на крышу. Папа не был бы самим собой, если б не усовершенствовал этот покупной багажник! Он усовершенствовал.  Во-первых, каждую трубку он обернул тонкой резиной — чтоб ничего не билось и не стучало. Во-вторых, к стандартным дугам, на которые багажник крепился, он привязал скрученный толстой косичкой пучок венгерской резинки. Так, что если надеть на машину дуги, но сам багажник не ставить, под петли этой резинки можно было запихивать длинномеры — например, лыжи. А сам багажник сверху папа обтянул нейлоновой мелкоячеистой сеткой, чтобы даже мелкие грузы не проваливались на крышу машины. В общем, наш багажник я узнала бы из тысячи похожих. 

 Когда все сборы были закончены и багажник привинчен на крышу — а это, кстати, тоже было не таким простым делом, ведь наши инженеры думали, в основном, об экономии, а не об удобстве пользователей — начинался ответственный этап погрузки. Прежде всего на багажнике расстилалась огромная белая в рубчик клеёнка. Она была так велика, что покрывала всю машину как купол парашюта. (Хочу заметить, что такого размера клеёнок в магазине не было — это были два полотнища, сшитые дома на электрической швейной машине аккуратным двойным запошивочным швом. Кто шил — папа или мама — я уже не помню. Умели-то они оба). 

 На расстеленную клеёнку в строгом, раз навсегда продуманном порядке грузились вещи, нужные только на ночлеге — палатка и остальное. Складывалось всё очень тщательно и аккуратно, четырьмя движениями заворачивалась клеёнка — сначала с боков, потом сзади, потом спереди. Всё это пристёгивалось к рейкам багажника резиновым восьмилапым «пауком». Важно было создать максимально обтекаемую форму и избежать парусящих хвостиков. Это давало солидную экономию бензина и увеличивало устойчивость машины на дороге. До современных твердых обтекаемых багажников Thule было ещё далеко. 

 Понятно, что нагружать и заворачивать верхний багажник могли только родители — нам с сестрой не хватало роста. Чаще всего эти приготовления делались вечером накануне старта. Утром оставалось только загрузить  багажник сзади и сложить всё необходимое в салон, присесть «на дорожку» и — «С Богом!» – говорил мой неверующий папа, и все, включая собаку, вставали, и шли рассаживаться по местам. 

 Папа — понятно — за рулём. Мама — штурман — рядом. А мы с Наташкой сзади. Собака тоже чаще ехала с нами, но могла иногда и к маме на ручки попроситься. У нас с сестрой было уютно и просторно. С нами ехали маленькая подушка и плед, и я любила заснуть, примостив свою подушку на коленях старшей сестры. Хотя глазеть по сторонам было гораздо интересней, конечно. 

 Мама, кстати, тоже окончила курсы вождения и получила права, чтоб быть подменным водителем, но в одной из наших поездок попала в серьёзную аварию, и ей ещё долго снилось потом, как машина падает в пропасть и вся семья погибает. Виноват в той аварии был шофёр грузовика, внезапно и без предупреждения свернувший налево в поля, но мама больше за руль не садилась. Так и осталась штурманом. Пока Наташка не сменила её в этой роли. 

 А роль штурмана в те времена трудно переоценить. Не то что навигаторов нет — карт нормальных не найти! Все карты традиционно печатались с заведомыми искажениями — наверное, чтоб враг не прошёл. Карты были больше похожи на схемы — с кружочками городов и примерными направлениями дорог — доверять таким картам было нельзя. 

 Перед каждым большим путешествием папа долго сидел обложившись картами и атласами, тщательно вымерял все расстояния линейкой и курвиметром, сравнивал разные карты, вычислял и записывал несоответствия. Спорные места фиксировались, чтобы потом проверить на местности. 

 Все эти карты, и линейки, и курвиметр, и «Атлас автомобильных дорог СССР», и карандаши для отметок загружались в планшет. «Загрузить в планшет» — это слова из наших дней. Но не только. Задолго до наших прекрасных айпадов с gps и интернетом существовали планшеты настоящие — армейские, кожаные, с прозрачным пластиковым окошком для карты, со множеством отсеков для разных приспособлений. Папа на войне был сначала сапёром, а потом его взяли в штаб, и там картография стала его основным занятием, так что планшет и курвиметр — это была его стихия.  

 Я в детстве была просто заворожена курвиметром — в голове не укладывалось, как это он ползая своим колёсиком по нарисованному серпантину, умеет точно сказать длину этого серпантина, если его «размотать». Мне это прям магией казалось. 

 В пути — на стоянках — маршрут постоянно подстраивался и корректировался. 

 Указателей на дорогах тоже было гораздо меньше, чем сейчас. Поэтому одному человеку трудно было и крутить баранку, и следить за дорогой. А если у водителя был надёжный штурман — не было преград такому тандему!

 Папа за рулём пел. Чтоб не заснуть, если дорога становилась однообразной. Пел он всегда одну и ту же не песню даже, а мелодию. 

 «Пам-па-бари-па-па-бари-папарам», — примерно так. Какая-то, кажется, молдавская мелодия. Поскольку слов не знал — так и пел. После тридцать восьмого повторения слушатели кричали: «Хватит!» Все оживлялись, про заснуть уже не было и речи. Это пение звучит у меня в ушах до сих пор. И как бы я хотела услышать его снова. Или хотя бы найти ту мелодию. 

 В общем-то, и все эти мои записки — это поиск той чудесной мелодии детства, которая звучит в моей голове, но не даётся в руки. Можно только закрыть глаза и представить, что ты там. С максимальным приближением, но не слиянием. Как асимптота.

 За годы странствий мы проехали почти всю европейскую часть России, были в Молдавии, Украине, Белоруссии, Литве, Латвии и Эстонии. Проехали по всему Закарпатью. Папа мечтал прокатить нас по Военно-Грузинской дороге, вспоминал её, как самую красивую дорогу, по которой ему доводилось ездить. Но этой поездки не случилось. 

 Все наши путешествия слились в моей голове воедино — дороги, города, леса и горы, жизнь в палатке. На фотографиях видно, как я расту, как меняются машины. По этим вехам можно прикинуть, какой год стоит на дворе, и в каком лесу стоит зелёная палатка или  палатка с оранжевым тентом. 

 Всё это время — а, оказывается, это всего лишь одиннадцать лет — запомнилось, как неразрывное счастье, как один длинный солнечный летний день (и ночь). 

 И было пару дней и ночей, который запомнились особо — потому что кое-что произошло. 

 Запомнилась, например, ночёвка у подножия плато Мангуп-кале недалеко от Бахчисарая. Мангуп — место интересное, по мне так одно из самых притягательных мест Крыма. Там и история, и приключения! Выдолбленный в скале город — дома, храмы, ступени. А добраться трудно — пешком подниматься по тропкам в скалах, иногда протискиваясь по расщелине, как ящерица. Зато наверху — простор и ветер. И древний город. 

 Мангуп был со мной каждый день весь первый курс института. В один из приездов туда мама нашла человеческую височную кость. Кто учился в мединституте, поймёт, почему мама не оставила её, а взяла с собой и бережно хранила. Сложнее кости нет у человека! Когда я начала учиться анатомии, кость буквально спасла меня — она была крупная и настоящая, в отличие от пластиковых невнятных препаратов, которые нам давали на кафедре. У неё был цел даже шиловидный отросток, и все пять каналов были видны. Я носила кость в институт в специальной коробочке, выложенной изнутри ватой. Кость пахла солнцем, и степью, и пылью веков. 

 Ночевали мы внизу под скалой в лесу — поставили палатку, поужинали, уютно устроились в своих мешках, погасили фонарь. Ночью началась гроза и ливень. Всё бы ничего, в грозу в палатке даже интереснее — вокруг бушует стихия, а внутри тепло и сухо — но собака ужасно перепугалась. Она буквально обезумела, начала метаться и выскользнула в щёлочку приоткрытой молнии. И тут же растворилась в бушующем пространстве. Два часа мама и папа ходили под дождём по размокшей глине и звали, звали беглянку. Шумел ливень, грохотал гром, их голосов почти не было слышно. И где-то в этой тьме бегала наша испуганная собака. Я чувствовала отчаянье. Думаю, что мы все это чувствовали. Меня оставили в палатке, и мне уже не было уютно. Часа через два дождь стал стихать, гроза прошла. А вскоре и собака наша прибежала — промокшая насквозь, грязная. Отчаянье сменилось счастьем. Все снова были в сборе — мокрые, уставшие, возбуждённые. Заснули не сразу. А когда проснулись, над нами было ясное небо, и ничто не напоминало о ночных событиях. И мы полезли в гору обычными путями и долго ходили по лабиринтам древнего города. 

 Ещё один запомнившийся случай произошёл по дороге из Москвы в Вильнюс. Мы по этой дороге ездили не один раз — в Вильнюсе жили мамины родственники, поэтому лучшее место стоянки было отмечено на нашей карте. Любимая наша стоянка была на полпути — в Белоруссии, на берегу Бобра. 

 Было ещё не поздно, когда мы свернули в лес на знакомую дорогу. Доехали по ней до берега реки и только начали разгружаться, предвкушая долгий приятный вечер в лесу, как на поляну вышли два человека с автоматами. 

 «Вам бы лучше уехать отсюда немедленно!» – сказал старший по званию — а люди были в военной форме. 

 «Недалеко отсюда из тюрьмы сбежал опасный преступник, и он вооружён. Мы прочёсываем лес. Ночевать тут небезопасно».

 Возможно, папа и предпочёл бы остаться, но мама всё равно бы не сомкнула глаз. Да и вечер уже не был бы таким беззаботным и приятным, как предполагался. И мы поехали дальше. 

 И уже в девять вечера припарковались в знакомом дворе на улице Гоголя, 2. И вскоре уже обнимали дорогих наших дядю Вулю и тётю Басю. И вечер был прекрасен всё равно. Только папа, конечно, сильно устал, потому что проехал почти девятьсот километров за один день. Это был самый большой дневной пробег за все годы наших автопутешествий. 

 Что ещё вспоминается из этих странствий? 

 Ощущение счастья, лета, леса и долгой жизни впереди. 

 Вот эта вот отцовская способность приспосабливать обстоятельства к своим надобностям — когда на любую необходимость находится наилучший способ её обеспечения. 

 Я и сама со временем стала такой — и у меня в машине всегда есть куча полезных штук на все случаи жизни. У меня есть и одежда на случай внезапного похолодания, и подушка — поспать, и купальник, и корзинка для грибов, и нож с ложкой и вилкой, и даже маленькая подзорная труба, чтоб разглядеть какую-нибудь птичку. 

 Я устраиваю в машине склад нужных вещей, совершенно об этом не задумываясь, само по себе так получается. А это генетика, оказывается — я поняла это, пока писала этот текст. 

 И ещё вспоминаю острое чувство счастья, когда возвращаясь, въезжаешь в родной двор и видишь свои окна и свой балкон, и они всё такие же, хотя тебя не было здесь больше месяца, и ты вернулся слегка другим, а они ждали тебя, и тебе рады, и больше всех рад ты сам. Я до сих пор испытываю что-то похожее, когда вижу те окна, хотя уже больше половины жизни прожито за окнами других домов.