Комментируя дело студенческого издания DOXA и протестное движение в целом, многие говорят, что современная российская власть, преследуя молодежь, в том числе за ее политические взгляды, совершает большую ошибку. В истории России, как заметил Борис Акунин, на рубеже XX века уже была проиграна одна «война» с молодыми людьми — ее итогом стала революция. С писателем согласен и автор подкаста «Закат империи» Андрей Аксенов, который специально для «Сноба» написал о том, как разгон празднования юбилея Санкт-Петербургского университета в 1899 году привел студентов к идее о необходимости противостояния царской администрации и даже политическому терроризму
В какой момент будущий политический экстремист решает встать на путь борьбы? Почему человек может отказаться от карьеры и уйти в подполье? Иногда это вынужденные решения, к которым подталкивает власть.
Глава Боевой организации партии социалистов-революционеров Савинков, руководитель Совета рабочих и солдатских депутатов Хрусталев-Носарь и правая рука Гапона Рутенберг, как и многие другие будущие оппозиционеры и политические террористы дореволюционной России, до 1899-го были простыми студентами. События того года и реакция властей заставили их неразрывно связать свою жизнь с революцией.
К концу XIX века политическое подполье в России практически полностью задавлено. Давно прошли времена «Народной воли», партии экстремистов, которые устраивали покушения и даже убили императора Александра II. В самом начале правления молодого Николая II в стране спокойствие и порядок (по крайней мере так кажется внешне).
Ежегодно 8 февраля отмечался день рождения Санкт-Петербургского университета. Это событие можно назвать заурядным — программа повторяется из года в год: утром — торжественное официальное мероприятие в здании вуза, после которого студенты толпами направлялись в город хорошенько покутить. Они пели «Гаудеамус» и другие, более похабные песни, распивали дешевое вино и казенную водку на улицах и трактирах, бегали через дороги, теряли фуражки, валялись в канавах, тошнили в кустах — короче, делали то, что все нормальные студенты делают по праздникам.
В 1899 году отмечали юбилей — 80-летие, и праздник обещал быть особенно шумным. Городская администрация, без восторга относившаяся к подобным гуляниям на улице, попросила руководство вуза предупредить студентов о недопустимости беспорядков. В университете и в прессе было опубликовано объявление, подписанное ректором — Василием Ивановичем Сергеевичем, в котором в довольно высокомерном тоне студентам запретили проявлять избыточную радость. Заканчивалось оно так:
«Если произойдет нарушение порядка, полиция обязана прекратить его во что бы то ни стало. Закон предписывает даже употребление силы для прекращения беспорядков. Виновные могут подвергнуться: аресту, лишению льгот, увольнению и исключению из университета и высылке из столицы».
Это объявление многих студентов сильно возмутило. Тогдашние университеты — островки самоуправления и автономии в большой империи, и студенты с преподавателями ценили свои права. Было очевидно, что объявление появилось в вузе по указанию городской администрации, а значит, власти позволили себе вмешиваться во внутренние дела университета. Кроме того, в то время люди гораздо серьезнее относились к собственной чести. Обвинение в организации беспорядков, которые еще даже не состоялись, многим казалось оскорбительным.
8 февраля 1899 года по старому стилю генеральша Богданович пишет в своем дневнике:
«Сегодня Петербургский университет празднует день своего основания. Клейгельс, [мэр Санкт-Петербурга] который третьего дня у нас завтракал, сказал, что он очень озабочен сегодняшним днем. Неделю тому назад в университете было вывешено объявление, скорее предупреждение студентам, как они должны провести 8 февраля. Нам говорили, что это предупреждение их озлило и что готовятся беспорядки. Вчера секретарь Клейгельса сказал нам, что эти наставления, подписанные ректором университета, написаны чуть ли не самим градоначальником. Особенное внимание обращено сегодня на Дворцовый мост. Туда стянута почти вся полиция. На Васильевском острове к этому мосту приставлено 150 человек конных жандармов, 300 полицейских, и такое же число полицейских спрятано в домах, чтобы в случае надобности, если натиск студентов будет велик, подать помощь товарищам. Вся полиция вооружена нагайками. Устроены даже санитарные пункты в разных частях города на всякий случай».
«Не повесят же нас из-за этой сволочи студентов!»
За два дня до юбилея активные студенты собрались на сходку, чтобы обсудить воззвание ректора. Было решено, что во время его выступления на торжественном мероприятии учащиеся вуза демонстративно выйдут из зала.
Но 8 февраля реакция студентов оказалась еще жестче: Сергеевича они встретили шумом и свистом, которые не прекращались до конца речи. После собрания учащиеся начали по обыкновению петь свои песни, причем помимо «Гаудеамуса» зазвучала и запрещенная «Марсельеза». В ней есть такие строки:
Отряхнем его прах с наших ног!
Нам враждебны златые кумиры,
Ненавистен нам царский чертог.
Впрочем, студенты не собирались излишне эскалировать ситуацию и решили расходиться по домам небольшими группами. Но, когда они начали выходить из университета, их встретили ряды выстроившихся пеших и конных городовых. Лед на Неве был взломан, чтобы никто не смог уйти через реку.
Первые вышедшие группы молодежи начали переговоры с полицией, которые, очевидно, ничем не закончились. Вскоре студентов набралось около тысячи. В конце концов полиция не смогла сдержать толпу и молодые люди направились к Николаевскому мосту. Полицейские нервничали, а учащиеся вуза продолжали петь песни, кричать лозунги и начали кидать снежки в городовых: и один из снежных снарядов попал в лицо офицеру, после чего тот скомандовал конному эскадрону:
«Марш-марш! Не повесят же нас из-за этой сволочи студентов!»
Студентов и случайных прохожих сбивали с ног и били нагайками, кто успел — разбежались, другие — попали под лошадей. Так закончился юбилейный день рождения Санкт-Петербургского университета.
«Вы могли бы требовать даже райских птиц, но какова их судьба в нашем климате»
Конечно, газеты не написали о разгоне студентов, поскольку в стране существовала жесткая цензура. Но она не помешала всему Санкт-Петербургу узнать о событии. Если до праздника далеко не все студенты поддерживали активистов, то после силового разгона возмутились уже и преподаватели, и учащиеся других вузов и училищ столицы.
Следующие два дня проходили студенческие сходки. На одну из них был приглашен ректор университета. В отличие от предыдущего выступления ректора, на этот раз собрание прошло корректно. Однако сам Сергеевич к избиению 8 февраля отнесся крайне легкомысленно. Он заявил, что уже был и у министра, и у градоначальника, и даже жаловался на полицию, но уверен, что это ни к чему не приведет:
«Требовать можно всего, вы могли бы требовать даже райских птиц, но какова их судьба в нашем климате!»
Ректор предложил компромисс: пусть главные активисты придут к нему в кабинет, покаются для вида, и на них будет наложено дисциплинарное взыскание, но тоже формальное.
Вместо этого студенческая сходка постановила начать забастовку и прекратить работу университета до тех пор, пока правительство не пообещает, что полиция впредь будет уважать права студентов, не будет диктовать вузам и ректорам, как им себя вести, и не будет нападать на мирных протестующих.
После этого студенты-активисты разъехались по всей стране, чтобы на местных студенческих сходках рассказать о событиях в Петербурге и призвать к солидарности другие университеты, то есть, несмотря на цензуру, распространение информации невозможно было остановить даже в XIX веке.
15 февраля к забастовке присоединился Московский университет, 17 февраля — Киевский, и вскоре закрылись все крупнейшие высшие учебные заведения России. Всего занятия прекратили посещать 25 тысяч человек, а в Петербурге забастовку объявили даже зубоврачебные курсы.
Важно, что в этот момент студенты не выдвигали никаких политических требований — они протестовали против полицейского произвола, и большинство протестующих считали, что выступают в защиту закона, а вовсе не против существующего строя.
Учащиеся разных заведений стали публиковать свои обращения. Например, студенты Горного института в своем воззвании требовали:
«Полное удовлетворение за оскорбление, нанесенное студенчеству, гарантии физической неприкосновенности и опубликование правил, которыми руководствуется полиция по отношению к студентам».
Как проходили занятия после начала забастовки, описано в письме, которое анонимный студент прислал в редакцию «Свободного слова»:
«Профессора Марков, Сергиевский, Горчаков нашли свои аудитории пустыми, хотя и сочли себя обязанными просидеть положенное время на кафедре. Профессор церковного права Горчаков, поставив стул в дверях аудитории, обратился с речью к студентам, толпившимся в коридоре. Профессор астрономии Глазенап приглашал слушателей предаться изучению бесстрастных звезд, как занятию, более возвышающему душу, нежели политика. Все эти добросовестные попытки не имели, однако, никакого успеха, к тому же их прекратил сам ректор г. Сергеевич, пригласивший в стены университета градоначальника с полицией».
Роковые последствия
Забастовка приняла такие масштабы, что разрешать вопрос необходимо было на самом верху. 17 февраля министр финансов Витте подал в совет министров записку довольно примирительного характера. В ней говорилось, что студенты вовсе не бунтовщики и были оскорблены нападением полиции и неподобающим тоном пресловутого объявления. Кроме того, за исключением освистания ректора, торжественное мероприятие в университете не носило характер никакой антиправительственной демонстрации — учащиеся закончили праздник пением государственного гимна, причем окончили его овацией и повторили во второй раз. В свою очередь, полицейские вели себя грубо, нетактично и нецелесообразно.
Император постановил создать специальную комиссию во главе с консерватором и бывшим военным министром Ванновским. Когда началось расследование событий 8 февраля, многие студенты, посчитав, что главная задача решена, начали возвращаться к занятиям. 1 марта в Петербургском университете на сходке перевесом в один голос проголосовали за окончание забастовки, четыре дня спустя возобновились лекции и в Москве.
Ванновский, неожиданно для всех, и в том числе для царя, пришел к выводу, что забастовка не была политической и организованной заранее, что протест был стихийным и направлен на защиту чести и прав студенчества. Комиссия даже порекомендовала либерализовать университетский устав и снять административные наказания со студентов: многие из них к этому моменту были отчислены и высланы из городов.
Все протестующие и сочувствующие выдохнули с облегчением, но царская администрация предпочла к выводам комиссии не прислушиваться. Вместо либерализации устава были изданы репрессивные «Временные правила», по которым учащиеся, которые участвовали в политических акциях, теряли отсрочку от армии, кроме того, из административной ссылки разрешили вернуться только столичным студентам — для всех остальных наказание сохранялось. Вот что писала нелегальная пресса по этому поводу:
«Слабому и несведущему царю министры подсунули закон, нарушающий не только общие, но и основные государственные законы. Нет сомнения, что эти "временные правила" будут иметь роковые последствия и вызовут сотни, если не тысячи, новых жертв».
Отчисленные — революционеры
Конечно, сразу же после издания «Временных правил» студенты опять стали собираться на сходки и принялись возобновлять забастовки. Вот что один из учащихся Киевского университета писал в письме родным о последующих событиях:
«Студенты, числом свыше 1000, заявили ректору, что обсуждение вопроса о возобновлении лекций состоится лишь после того, как будут возвращены их товарищи. Ректор отвечал, что сам ничего сделать не может и что доложит попечителю. на сходке согласились, что будут препятствовать возобновлению лекций; в одной из аудиторий читал профессор Самофонов, к нему подошли с просьбою прекратить чтение, а когда тот не согласился, то один из обструкционистов стал читать вслух из какой-то книги, вслед за тем поднялся шум, и старый профессор разрыдался. Другая часть обструкционистов двинулась к физическому кабинету, дверь которого была заперта на ключ профессором, читавшим в это время. Дверь была выбита, и профессор выгнан, попавшегося по пути инспектора провожали бранью и, когда он заявил, что за оскорбление должностного лица они поплатятся особенно, студенты погнались за ним, инспектор убежал, исчез и ректор! В число уволенных на масленой попали, напр., многие ни в чем не виновные. Один из последних, Ашенберг, был во время беспорядков даже не в Киеве и, между тем, был исключен без права поступления. Это так подействовало на 18-летнего юношу, что он сошел с ума. Вообще местная молодежь сильно разнервничалась».
В ответ царская администрация усилила репрессивные меры. Из университетов начали исключать всех студентов, которые участвовали в забастовке. В Санкт-Петербурге оргкомитет стачки был арестован в полном составе. Вместо него избрали второй. Когда арестовали и его членов — собрали третий.
Противостояние вошло в терминальную фазу, и не все студенты были готовы к такой быстрой радикализации, многие вернулись к занятиям. На 30 марта были назначены экзамены. Протестующие собрались вокруг университета, чтобы сорвать их, но здание было заранее оцеплено полицией. Забастовщиков переловили и поместили под арест, всего в общей сложности было арестовано и выслано из столицы около трети всех студентов Санкт-Петербургского университета.
В Москве тактика была такой же. Из 4000 студентов университета отчислили 800, причем 600 из них выслали из города с запретом на дальнейшее проживание. 6 апреля один арестованный покончил с собой в Бутырке, что привело к демонстрации в центре. Но репрессии было не остановить, хотя инфраструктуры и рук властям явно не хватало.
Например, для высылки студентов пришлось использовать обычные поезда, причем их расписание мгновенно становилось известно. В провинциальных городах эти составы иногда встречали по несколько тысяч человек, с песнями и криками поддержки. Кое-где не хватало полицейских, чтобы пресекать стихийные митинги. В Харькове и Киеве пришлось вводить военное положение и призывать войска.
Конечно, после решительных действий правительства забастовка стихла. Оставшиеся студенты вернулись к занятиям. На тот момент силы протестующих и государства были несопоставимы, но 1899 год — не конец. Это самое начало.
После этих событий в стране появились сотни пассионарных молодых людей с волчьими билетами без надежд на карьеру и получение высшего образования. Многие из них стали костяком будущих радикальных революционных партий — социалистов-революционеров и социал-демократов. Именно эти люди начали создавать инфраструктуру будущей революции: подпольные клубы и профсоюзы, выпускать нелегальные газеты и заниматься политическим террором. Когда в стране в следующий раз возникла революционная ситуация, последствия для империи, ее властей и жителей оказались гораздо более печальными.
Вам может быть интересно:
Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале . Присоединяйтесь
Свежие комментарии