Полина Санаева: «Как вырастить детей и воспитать себя»

Люблю даже когда ору

За всеми своими переживаниями под общим названием «Ах, как мне тяжело с ними двумя» я совсем забыла, как тяжело им. И сейчас мое сердце обливается кровью, и я с головой окунаюсь в осознание, что я обыкновенная гадкая мать, у которой вырастут обездоленные дети, похожие на меня саму, особенно по части вечной нехватки тепла.

Я всегда радовалась, что Ася идет в садик практически добровольно, а иногда даже с желанием. Спокойно целует меня и бежит к детям. Можно сказать, вприпрыжку. А сегодня, уже переодевшись в красивые наряды, на которых она давно настаивала, а я только вот погладила, — вдруг разрыдалась. Горестно.

С соплями, грудными всхлипами и размазыванием жидкостей по лицу и кофте. И говорит: «Я хочу к тебе!»

И плачет. А я стою перед ней и нич-че не могу сделать. Ступор. Голова болит, глаза слипаются, все мысли уже дома. Я же уже в двух шагах от чашки кофе, от тех единственных спокойных сорока минут в день, когда я тет-а-тет с собой и книжечкой. Я могла обнять ее, сказать, что вечером мы сделаем то-то и то-то, пообещать всяких радостей жизни. И не сделала. Просто пнула в сторону воспитателя.

Пришла домой, выпила свой долбаный кофе, стала собираться — нашла в сумке изрядно завядший букет — ромашки, кленовые листья и еще какая-то пушистая ветка. Вспомнила, как я вчера видела, что Ася гуляет по площадке в садике, крепко зажав его в руке. Букет ей явно мешает играть, но она его не выпускает. Потому что это — мне. Мы потом с ней долго еще гуляли, и я неоднократно порывалась его выбросить, а она мне не позволяла.

Еще вспомнила, как я заставила ее вчера съесть последнюю ложку молочного супа, потому что пастеризованное молоко ей нельзя, а за деревенским мне пришлось далеко ходить. Что ж добру пропадать!

И я заставила ее съесть все! А она чуть не подавилась.

Вспомнила, как она вчера вечером впервые сделала то, чего я добивалась от нее последние три года, — сама оделась в пижаму и расстелила постель. Причем ей пришлось для этого разложить тяжеленую деревянную кровать. Я прибежала и ору: «Да как же вы сами это смогли?» На что Гас мрачно замечает: «Это она сама». И эти аккуратно развешенные вещи на маленьком стульчике — майка, штаны и домашние носки. Висят кривенько, немым укором.

Еще я подписывала вчера альбомы, краски, расческу в садик, и она радовалась и говорила: «Пиши крупно — АСЯ, чтоб сразу видно!»

А ночью, обняв меня, спрашивала:

— Олег мой дедушка?

— Да.

— Родной?

При всем моем знаменитом несчастном детстве я никогда не подозревала, что дедушки могут быть неродными. И говорю:

— Конечно! Какой же еще!

— Ну, разные бывают.

Не думаю, что моего горестного раскаяния хватит надолго. Ну приду я за ней в садик, ну скажу: «Дочка, что ты хочешь, то и будем делать!» А она мне: «Тогда будем рисовать красками на больших листах!» А я ей: «Ой, нет, только не сегодня». И все.

Она, когда плачет, у нее, как у всех настоящих блондинок, мгновенно краснеет кончик и крылья носа, и даже глядя на это, я ее не обняла.

Как часто мне было нужно, чтоб меня просто утешили.

И как часто никто не мог вовремя сказать даже формальное, типа, «ну-ну, все пройдет». И как я от этого окаменевала. А сама ребенка не могу вовремя обнять.

Все, что я в состоянии им сейчас дать, умещается в тарелке с борщом. Да, у меня состояние! И Гас мне вчера, кстати, указал:

— То орешь «видеть вас не могу», а то обниматься лезешь!

Светлана Комиссарук

Маму любят любой просто потому, что она мама, для ребенка — самый главный человек на свете сейчас и навсегда. Никто не может ее заменить.

Звание мамы не надо заслуживать, оно дается самой природой. И важность материнской роли нужно подчеркивать всем, кто рядом.

Мамино чувство вины и страх не соответствовать — это плохо не только для мам, но и для детей. Неуверенность матери ребенок всегда хорошо чувствует.

Вина и неумение сказать «нет» в отношениях с детьми — это зазоры в границах, и дети в них легко проникают и используют, чтобы манипулировать. Границы необходимы, но не жесткие, скорее в виде мягких, защищающих заборчиков. Объясню на примере. Если дать ребенку мяч и позволить ему играть на крыше многоэтажного дома, он поймет, что можно упасть, и испугается. Значит, нужны границы, чтобы он чувствовал себя защищенным. Если по периметру поставить бетонные бордюры, это все еще будет опасно, можно лоб расшибить. Со стеклянными стенами тоже некомфортно играть, их не видно и непонятно, защитят ли они. Продолжая метафору: спокойно и безопасно, только если границы между «можно» и «нельзя» устойчивые, но мягкие. Тот же бетон, но обшитый слоем подушек.

О него не поранишься, но защищает он надежно!

Вряд ли есть мамы, которые сразу уверены в себе. Женщины с опаской примеряют на себя эту колоссальную роль. Роль, которая романтизирована и поэтизирована. Действительно, материнство — это принятие решений, которые могут стоить жизни и смерти. И это довольно страшно. Но только мама может нащупать необходимые условия, в которых ее ребенку безопасно. И откладывать это нельзя, нужно строить отношения, в которых есть твердое (но не жесткое, ранящее) «нельзя».

Только в этом случае ребенок считывает уверенный сигнал: я здесь, с тобой, я твоя надежная защита.

Анна Быкова

Можно сколько угодно говорить о материнском выгорании, о необходимости восстанавливать силы, быть в ресурсе, просить о помощи. (Как будто бы мамы сами не понимают, что, отдохнувшие и полные сил, они совсем иначе с детьми общаются.) Но есть реальность конкретной семьи, в которой маме отдыхать особо некогда, помощи просить не у кого, растит детей одна, а с себя спрашивает за двоих.

Тут сложно без срывов и криков. Но важно проговаривать детям, что причина не в них: «Извини, я была не права. Я просто очень устала. Я ору от усталости, а обниматься лезу, потому что люблю. Люблю всегда, бесконечно. Люблю — даже когда ору».