В девяностые, учась в университете, я часто посещал различные неочевидные литературные мероприятия. Обычно они проходили в районных Домах культуры, ещё недоотжатых (словечко из того времени) окрестными бандитами. Дома культуры располагались на бескультурных окраинах, и по пути к искусству приходилось снимать очки, чтобы не диссонировать с местными острыми козырьками.
Как-то я попал на поэтический вечер. На нем выступали разные поэты, сменяя друг друга, как в лучшие годы в «Политехе». Народу в зале оказалось неожиданно много, и, кажется, все они были давно знакомы, если судить по тому, как они раскланивались, судорожно стиснув губы.
Рядом со мной сидел обаятельный бородач, видимо, завсегдатай, потому что он знал всех выступающих и тихонько их комментировал, обращаясь ко мне. И пусть я об этом не просил, тем не менее я был ему благодарен, так как без субтитров этот русский язык был для меня как иностранный. Даже футуристы в свое время такого себе не позволяли.
В какой-то момент конферансье (а там был конферансье, все на уровне) обьявил:
— Иннокентий Курочкин. «Ода сломанной ветке». Исполняет автор.
— Только не автор, — сказал бородач и сделал рукой характерное движение, которое впоследствии в сетевую эпоху стали называть «фейспалмом».
На сцену вышел энергично-эксцентричный человек бледной наружности, размашисто двигая всеми конечностями, от чего создавался странный эффект, будто он передвигается на четвереньках.
Остановившись, бледный человек Курочкин не остановился, а продолжил броуновское движение на месте. У него двигались даже мочки ушей (мы с бородачом сидели в первом ряду).
Бледный человек Курочкин стукнул пальцем в микрофон, и стойка упала в зрительный зал. Никогда бы не предположил в этом субтильном тельце такую былинную силу — вот что значит энергетика. Мы с бородачом помогли вернуть микрофон на место.
Бледный человек Курочкин молча стоял и смотрел вверх. И хотя формально он смотрел на люстру, самому Курочкину наверняка казалось, что он смотрит ввысь. И вдруг он нервно закусил ладонь и всхлипнул.
— Начинается… — прошептали бородач.
— Я с тобой, мой мальчик! — выкрикнул кто-то из зала.
Я обернулся. С последнего ряда вскочила седая женщина. Она махала платком, как будто провожала поезд.
— Мать… — прошептал бородач.
Бледный человек Курочкин что-то забормотал, не вынимая ладони изо рта.
— Он уже декламирует? — осторожно поинтересовался я.
— Это увертюра… — прошептал бородач.
Бледный человек Курочкин присел и закрыл лицо ладонями.
— Ты сможешь, мой друг! — снова воскликнули на галёрке.
На этот раз я увидел неседую женщину в противомоскитной сетке. Так я сначала подумал, потому что никогда в жизни не видел вуали.
— Жена… — прошептал бородач, и уточнил, — точнее, сожительница. Официально это жена поэта Куприянова.
Тем временем бледный человек Курочкин лег, натурально, лег на сцену и зарыдал.
— А вот и крещендо… — прошептал бородач.
Тут же из кулисы вышли двое и унесли рыдающего Курочкина со сцены точно рояль. Судя по их дежурным лицам, делали они это явно не в первый раз.
— А что за ода-то? Хороша хоть? — спросил я.
— А никто не слышал, — ответил бородач, — Курочкин ее нам уже третий год читает.
Великая, великая сила искусства. Не каждый человек выдержит.
Свежие комментарии